Сравнивать было с чем, Блок исколесил пол-Европы: Италия, Франция, Германия, Голландия… Резюме суровое: «Европейская жизнь так же мерзка, как и русская». Единственным местом в Европе, которое поэт приветствовал, была Германия: «страна наиболее близкая России». Может, сказался голос крови, ведь отец поэта был происхождения полунемецкого — потомок Иоганна Фридриха Блока из Мекленбург-Шверина, поступившего в 1755 году на русскую службу полковым врачом. Именно Германия подарила шестнадцатилетнему Блоку первую страсть к женщине — Ксении Садовской, которая была на 20 лет старше. Все стихи, помеченные «К.М.С.», посвящены ей, великолепной украинке с синими глазами.
Правда, население Германии, этой «родственной» страны, поэт не щадил: «Немцы до такой степени буржуазно-скучны на вид, что о них совсем нечего писать… вообще нет ни одного красивого лица». Тем не менее, в этой стране поэту было легко и комфортно, особенно нравились искусство и музеи. В отличие от… Италии!
«В Италии жить нельзя», — так тридцатилетний Блок отозвался об одном из прекраснейших мест мира: «Это самая нелирическая страна — жизни нет, есть только искусство и древность. И потому, выйдя из церкви и музея, чувствуешь себя среди какого-то нелепого варварства». Наиболее сильное впечатление осталось от Равенны, а вот Флоренция не принята решительно: «Но Флоренцию я проклинаю не только за жару и мускитов, а за то, что она сама себя продала европейской гнили, стала трескучим городом и изуродовала почти все свои дома и улицы. Остаются только несколько дворцов, церквей и музеев, да некоторые далекие окрестности, да Боболи, — остальной прах я отрясаю от своих ног». В стихах та же беспощадность: «Ты топчешь лилии свои, но воскресить себя не сможешь в пыли торговой толчеи!». За Флоренцию хочется вступиться, призвав в защитники известного мецената Савву Мамонтова, который восклицал, что, сколько бы раз ни бывал в этом городе великих творцов 16 столетия, каждый раз душу охватывало благоговение. Существует даже так называемый «синдром Стендаля» — по имени знаменитого французского писателя, потерявшего сознание во Флоренции ввиду ее красоты.
Благосклоннее отозвался Блок о Милане и Сполето; был утешен произведениями Леонардо и Беллини, а вот перед Рафаэлем «коленопреклоненно скучал, как в полдень — перед красивым видом». Поэтический приговор тот же: «Дома и люди — все гроба. Лишь медь торжественной латыни поет на плитах, как труба». Италия «отсмотрена» но, что бы ни говорил о ней Блок-путешественник, поэт Александр Блок в течение поездки пишет стихи, прославившие его имя.
Однако Италии еще повезло, ибо о другой стране, столицу которой советский человек хотел «увидеть и умереть», отзывы ужасающие: «Человек сколько-нибудь брезгливый не согласится поселиться во Франции». Таковы впечатления Блока от отдыха в Бретани. Отмечает он грязь невылазную, физическую и душевную, с негодованием описывая бесстыдство купавшихся рядом с ним французских девушек. «Бретань… все-таки какая-то «латышня»: отвратительный язык, убогие обычаи». К тому же, добавит поэт, все без исключения полжизни пьяны. Во время пребывания поэта во Франции из Лувра украли Джоконду, к тому же началась жара, и он запишет: «Париж — Сахара… Мертвая Notre Dame, мертвый Лувр… Печальный, заброшенный Лувр — место для того, чтобы приходить плакать и размышлять о том, что бюджет морского и военного министерства растет каждый год, а бюджет Лувра остается прежним уже 60 лет». Замечание актуальное для всех времен и народов. А как ему не понравился Версаль! Франция оказалась чужой и ненужной — только вид с Монмартра, да надгробие Наполеона. Да, вот еще! — музей восковых фигур, затмивший храмы искусств.
Итак, французское резюме: «…мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну — Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питье (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остается на дне…)». Даже собак не бывает грязнее, чем во Франции, добавит Блок.
И постоянно в письмах «оттуда» Блок вспоминает свое родовое гнездо: «Мне хочется в Шахматово — к себе, домой». И действительно, имение Блока — место особенное. Есть что-то завораживающее в его водоемах, оврагах, особой тишине и покое.
«И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и в сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень».
Усадьба Шахматово была приобретена дедом Блока — А.Н. Бекетовым, известным ботаником и общественным деятелем в 1874 году. В Шахматове поэт проводил каждое лето своего детства и юности. По его проекту в 1910 году дом был перестроен, а через одиннадцать лет сгорел, подожженный окрестными крестьянами. Особенно горевал поэт о погибшей библиотеке — самой большой ценности семьи.
Рядом с Шахматово — Боблово, имение Д.И. Менделеева, отца жены Блока, Любови Дмитриевны Менделеевой. Гениальный Менделеев, открывший периодический закон химических элементов, создал здесь удивительный ландшафтный парк, где выращивал экзотические растения, впервые в России применяя минеральные удобрения. Во время революции усадьба Боблово, как и Шахматово, была сожжена, но прекрасные виды не изменились, и место, где произошла первая встреча юного Александра Блока и его Прекрасной Дамы, Любови Менделеевой, до сих пор привлекает почитателей таланта великого поэта.
Заграница отсмотрена, и теперь — назад, в Россию! Хотя Блок все предвидит и на все готов: «Трудно вернуться, и как будто некуда вернуться — на таможне обворуют, в середине России повесят, или посадят в тюрьму». Отныне жизнь и судьба связаны только с Родиной. О Петербурге он напишет пророческие слова: «Самый страшный, зовущий и молодящий кровь из европейских городов». В 1917 году именно здесь свершится событие, которого Блок будет пламенным певцом.
Его хватало на все, и на Чрезвычайную следственную комиссию по делам бывшего царского правительства, и на издательство «Всемирная литература», театральный отдел Наркомпроса, Союз поэтов и так далее! Кончилось время, когда «Мы, как послушные холопы, держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!». Его поэма «Двенадцать» стала первой из написанных о советской революции. Европа для него умерла, а потому — вперед, Россия!
Но революция оказалась очень далека от мечты о ней. Последние месяцы Александра Блока похожи на уход Гоголя: непонятная болезнь, помутнение рассудка, уничтожение рукописей. О поездке за границу для лечения говорили еще в начале болезни, но Блок не видел разницы между эмигрантством, которое презирал, и такой поездкой. Однако состояние ухудшалось, и решимость ослабевала. О разрешении на выезд хлопотал Максим Горький, но дело затягивалось. Выдержка из советского документа тех лет: «Городским врачам, больницам и амбулаториям предписывается относиться к выдаче рецептов с высшей осмотрительностью, указывая в каждом случае имя, фамилию, возраст, адрес и классовое происхождение больного». Что было предъявлять Блоку?.. Время Дворянских Гнезд и Прекрасных Незнакомок кончилось.
Разрешение на выезд за границу для лечения пришло Александру Александровичу Блоку через час после его смерти, 7 августа 1921 года.
Дмитрий Александров
